– Алан…

– Да?

Она, улыбаясь, покачала головой.

– Береги себя.

– Сумею, – сказал он и поцеловал ее.

Мэйфэр разрушался.

Нигде на трех планетах не было подобных трущоб, и косвенно их создало богатство, а не бедность.

Проходя по гноящимся улицам, примыкавшим к Парк Лэйн, под моросившим с затянутого тучами полуденного неба дождичком, Алан вспоминал, как все это стало таким, как сейчас. Мэйфэр принадлежал одному человеку – человеку, который мечтал им владеть, достиг своей цели и дожил до дряхлости – Рональду Лоури, британскому финансисту, отказавшему правительству в просьбе выкупить его недвижимость, а, кроме того, отказавшемуся содержать свои владения. Былые жители и размещавшиеся там некогда представительства различных фирм с тех пор съехали, не вынеся роковой диктатуры Лоури. Их место заняли бездомные, по большей части имевшие отношение к преступному миру. Как и Лоури, они не проявляли заинтересованности в сохранении чужой собственности. Для них она и так прекрасно подходила – лабиринт громадных заброшенных отелей, контор и жилых домов. Лоури обладал богатством – возможно, самым большим в мире – и, несмотря на дряхлость, властью. Он не позволял ни единому представителю властей ступить на свою землю и подкреплял свои желания угрозами изъять из столицы свои предприятия, без чего она придет в упадок, а правительство столкнется с безработицей, необходимостью переезда и так далее. Пока к власти не придет менее осторожная партия, Мэйфэр будет и дальше загнивать, по крайней мере до конца дней Лоури.

Неряшливая, старомодная архитектура «Хилтона», «Дорчестера» и «Миллениум Грандэ» возвышалась над Аланом, когда он проходил между ними и джунглями, разросшимися рядом с Гайд-парком. Сам Гайд-парк оставался общественной собственностью, содержался в чистоте и порядке городским Советом Лондона, но разросшиеся корни и кустарник слились в почти непреодолимую живую изгородь у границ парка.

Он, рассудив здраво, не сразу направился в «Дорчестер», где предположительно находился Биас, а вместо этого зашел в кафе, все еще называвшееся «Дарлингтон Грилл». Ныне, однако, судя по запаху, spesialite de la maison [4]были рыба и хрустящий картофель.

Большинство составляли одетые в соответствии с последним криком моды, но некоторые являли им полную противоположность – не обязательно преступники, скорее спесивцы, отказывавшиеся принимать пособие, предоставлявшееся государством всем, кто не мог работать по физическим или эмоциональным соображениям. Если бы эти чересчур тонко чувствующие типы не укрылись на территории Мэйфэра, куда не распространялась официальная власть, их бы уже давно лечили и подвергли социальной реабилитации. «Мэйфэр, – подумал Алан, – действительно удивительный анахронизм. И позор всех трех планет. Необъятные финансовые возможности Рональда Лоури дали жизнь единственному ныне существующему району притонов!»

Алан позаботился о том, чтобы раздобыть себе зеленый светящийся костюм и алый струящийся шарф, отчего ему всякий раз становилось дурно, стоило посмотреться в зеркало. На голове у него залихватски набекрень громоздилась остроконечная шляпа омерзительного ярко-голубого цвета с золотым сатином по краям.

Из списка, начертанного мелом на доске в дальнем конца кафе, он выяснил, что нос ему не солгал. Единственным блюдом был белокорый палтус с хрустящим картофелем. Напитки, по-видимому, были местного производства; выбор ограничивался вином из пшеницы, пастернака или крапивы. Он заказал пшеничного и нашел его чистым, неплохого букета, похожим на располневшее сотерне. Но все портила отвратительная вонь запрещенных сигарет, курившихся несколькими приверженцами никотина, которые сидели развалясь, – видимо, в наркотическом опьянении – у засаленных столов.

Перед тем как покинуть Швейцарию-Сити, Алан достал один из значков, носимых прежде приверженцами Огненного Шута – маленькое металлическое солнце, от которых разочарованные Сыны Солнца избавились, когда сочувствие общества Огненному Шуту сменилось на гнев. Он приколол его с внутренней стороны своей шляпы.

Он огляделся поверх стакана в надежде увидеть похожий значок, но его постигло разочарование.

Подошел какой-то остролицый человечек и подсел за столик Алана. Заказал пастернакового вина. Когда хозяин принес вино, несколько капель пролилось на стол.

Алан решил, что, несмотря на возможность достаточно враждебного отношения собиравшейся в кафе братии к Огненному Шуту, следует рискнуть. Он снял шляпу, так что стала видна эмблема солнца.

Остролицый человечек оказался еще и остроглазым. Алан видел, как он несколько секунд рассматривал значок. Потом, хмурясь, посмотрел на Алана. В пролитой на стол жидкости он на удивление чистым пальцем нарисовал похожий узор.

– Один из нас, ага?

– Да.

– Недавно в Мэйфэре?

– Да.

– Тебе надо сходить на собрание. Собравшиеся, естественно, будут в масках. Нам приходится проявлять осторожность.

– Куда мне идти?

– На Сауф Одли-стрит, в подвал.

Человечек сказал ему номер дома и время. Потом он перестал обращать на Алана внимание, который заказал еще выпивки. Чуть позже он поднялся и ушел.

Алан понимал необходимость секретности. Полиция ухватилась бы за любую нить, которая могла привести к определению местонахождения Огненного Шута. Его интересовало, знает ли эта группа, где находится Огненный Шут. Или они вообще не имели никакой связи с ним? Возможно, через час, в шесть, он узнает.

В шесть он вошел в покосившийся дверной проем на Сауф Одли-стрит и очутился в какой-то длинной комнате, где некогда, очевидно, размещался ресторан. В полумраке он разглядел все еще громоздившиеся на столах стулья. По гниющим коврам, мимо сваленной в кучу мебели он пошел к задней стене комнаты. Дверь вывела его в грязную полуразрушенную кухню. В конце ряда поржавевших кухонных плит он увидел очередную дверь. Отворив ее, он обнаружил, что за ней скрывался ведущий вниз пролет бетонной лестницы. Алан двинулся в подвал.

Там уже находилось пять или шесть личностей в масках. Одного из них, коренастого, с вялыми движениями, он вроде бы узнал.

Одна из прочих, женщина в красном с желтым капюшоне, закрывавшем все ее лицо, подошла к нему.

– Добро пожаловать, незнакомец. Садись здесь.

Она показала на мягкое кресло в затененном углу. В дальнем конце комнаты в жаровне плясало пламя. Когда в подвал сходили по ступенькам и рассаживались в пахнущие сыростью кресла мужчины и женщины, по полу и стенам расстилались огромные нелепые тени.

– Тридцать девять, плюс новенький – всего сорок, – сказал коренастый. – Закройте и заприте дверь.

Коренастый подошел к жаровне. Алану хотелось разглядеть его получше, но пока он не мог этого сделать.